Заманили нас с Аллой на эту таинственную базу на краю света и теперь имеют возможности и время, чтобы выманить (или выколотить из нас) тайну. А все остальное — тонкая инсценировка, включая бой с торпедными катерами и изящные хронофилософические построения Андрея.
Так, причуды мастера, кружевная вязь миттельшпиля и эндшпиля, хотя партия выиграна еще в дебюте.
Классная, между прочим, завязка детектива, для пущей интриги замаскированного под фантастический роман.
Имея привычку не отметать с ходу любую гипотезу, даже самую на вид бредовую, я все же решил оставить эту на крайний случай, а пока поискать нечто более реалистическое.
Смешно, между прочим, у меня получается. Я, значит, уже подсознательно решил, что вариант с умным, изобретательным тайным агентом менее правдоподобен, чем идея о существовании параллельных миров и свободных перемещениях по времени в любую сторону. Полсотни лет все лучшие умы Земли бьются над совершенствованием хроноквантовых двигателей, довели их до такой степени сложности, что путешествие на противоположный спиральный рукав Галактики занимает максимум полгода чистого полетного времени, и даже теоретически не подступились к возможности создания «машины времени» в буквальном, уэллсовском смысле.
Хотя… Вот из-за этого «хотя» я и поверил Новикову, а не всем Академиям наук вместе взятым.
Артур. Я с ним познакомился на три недели раньше, чем с Новиковым, и этот самый Артур со товарищи, в число которых входила и Алла, сумели осуществить практическое перемещение во времени живого биологического объекта. Просто они ткнули наугад в том направлении, куда никому до них в голову не приходило. Хотя ребята в той группе были наверняка гениальные, мир их праху, и на их фоне прочие академики выглядят навроде тех парней из анекдота: «Что, машина не едет? — Не едет. — А ты фары протер? — Протер. — Лобовое стекло протер? — Протер. — Скаты попинал? — Попинал. — И не едет? — Нет. — Ну, тогда я не знаю». Так и с хроноквантовой теорией. А Новиков ведь человек вообще из параллельного мира, и там давным-давно кто-нибудь мог сообразить открыть капот, заправить топливом бак или поправить клемму на аккумуляторе.
Значит, принимаем гипотезу, что Новиков сообщил мне чистую правду о себе и своем мире.
Тогда совершенно в ином свете предстает наша с ним ночная беседа в кают-компании «Призрака».
А о чем мы тогда говорили, если вспомнить не только канву, но и самые незначительные на первый взгляд детали?
Глава 4
Мы, значит, беседовали о труде профессора Фолсома «Феноменология альтернативной истории».
В чем там суть? Людей испокон веку интересовали проблемы выбора жизненных путей, сопоставления реализованных и нереализованных вариантов собственных поступков, удавшейся или неудавшейся вследствие этого судьбы. Кто-то, как бы не Бернард Шоу, однажды сказал: «Каждому из нас судьба однажды стучится в двери, но чаще всего мы в это время сидим в ближайшем кабачке».
То же самое касается судеб целых стран, народов, всего в конце концов человечества.
Первым, если я не ошибаюсь, понятие альтернативной истории сформулировал давным-давно историк Тойнби, работавший, кстати, именно в те годы, где я сейчас оказался. Фолсом же пошел от противного. Читателям, впрочем, это в основном и понравилось.
Отдав дань затертой сотнями популяризаторов теории параллельных реальностей, автор сделал вывод об их принципиальной невозможности в нормальном материальном мире. Что, впрочем, следовало уже из названия книги, ибо термин «феноменология» и предполагает разговор о чем-то существующем или могущем существовать исключительно в сфере чистого разума, как бы эманация мыслящего субъекта. Тут, правда, на мой взгляд, возникал парадокс, который автор обозначил, но предпочел почему-то не развивать.
Зато, утверждая, что факт существования или несуществования подавляющего большинства жителей Земли абсолютно безразличен так называемой истории (с этим, как и со всякой банальностью, мне было очень легко согласиться), Фолсом идет дальше и пишет, что так же безразлично для истории и присутствие в ней личностей «великих». Не повторяя впрямую марксистской точки зрения, философ приходит к почти аналогичному выводу — мол, каждая «великая» историческая фигура одновременно является не только катализатором, но и ингибитором происходящих в обществе процессов, а в итоге выходит так, что, с формальной точки зрения, означенная личность как бы и вообще не существует в качестве субъекта истории. Условно говоря, тот же Наполеон мог бы вообще не родиться на свет, все равно лет через пятьдесят-сто Франция пришла бы к неотличимому аналогу Второй республики, с тем же общественным устройством, уровнем развития экономики и так далее. Ну а что при этом в ней несколько миллионов конкретных личностей не родилось бы и примерно столько же не погибло в сражениях — значения не имеет. Разве что лично для них самих это представляло бы какой-то интерес, но, не зная о том, предопределено им жить или нет, при другом повороте сюжета они не имеют оснований радоваться или обижаться в любом из рассмотренных вариантов.
Чем вся эта софистика отличается от обыкновенной телеологии, а еще более упрощенно — от существования рока, судьбы, предопределения, Бога в конце концов, я не понял. А вывод, ради которого старик исписал полтысячи не лишенных остроумия и литературного блеска страниц, прост до неприличия. Альтернативные реальности невозможны, поскольку им просто неоткуда взяться. Или, что почти то же самое по результатам, все возможные альтернативы реализуются в пределах одной и той же реальности сполна, только мы этого не осознаем.
Я столь подробно постарался воспроизвести суть этой книги, потому что вполне невинное обсуждение некоторых объявленных Фолсомом постулатов вызвало со стороны Новикова резкое, даже саркастическое неприятие. Причем отрицал Андрей не столько теоретические построения, как использованные для их доказательства примеры из реальной истории XIX и XX веков. Не далее.
Я обратил на это внимание и привел несколько фактов из истории века XXI, в том числе и тех, в которых принимал участие сам, на Земле и в космосе. На это он рассмеялся и сказал, что как раз поэтому. Слишком наш мир нелогичен, чтобы быть единственно возможным. А я ему ответил, тоже со смехом, что не он первый это заметил. Так говорили еще французские просветители. И что бы он хотел взамен имеющегося?
— Как раз я бы ничего лучшего не хотел. Антр ну… — Андрей пожал плечами. — Да вот энтропия…
— При чем тут энтропия?
— При том, — с некоторой даже печалью усмехнулся Новиков, — что если карточный домик построить в натуральную величину, то судьба его будет уж очень предсказуема…
Что-то в его интонации меня насторожило. А беседовали мы, еще раз подчеркну, вскоре после боя с торпедными катерами неустановленной принадлежности. Ирина все еще не оправилась после тяжелого ранения, тоненькая свежая кожа, затянувшая мои порезы и ссадины, тоже пока зудела и чесалась. Андрей только-только, с наступлением темноты, успокоился, убедившись, что загадочный противник нас не преследует, собрав для этого более значительные силы.
По всем этим причинам теоретическая дискуссия-беседа имела особо тонкий привкус.
— А вот интересно, как ты считаешь, соотносится сегодняшний инцидент с теорией Фолсома или же..? — спросил я, сделав вид, что знаю и понимаю больше, чем на самом деле. — Может, мы как раз и пребываем сейчас внутри одной из параллельно осуществляющихся в нашей реальности альтернатив? Древние катера, не то пираты, не то рейдеры, внезапная смена погоды, пропавшая связь, а? Ты не это имел в виду, предлагая подумать про карточный домик?
— И это тоже, — кивнул Андрей, задумчиво разжевывая ломтик ананаса. — Ты у нас, Игорь, парень вроде как мыслящий. (Ничего себе комплимент?) Только при чем же здесь Фолсом? Вполне банально рассуждающий старичок. Субъективный, как раньше принято было говорить, идеалист. Да еще и туповатый. Нагреб Эверест фактов и ни хрена в них не понял. Как Маркс в теории прибавочной стоимости. К реальной жизни, увы, его построения никакого отношения не имеют…
И я, должен признать, вновь почувствовал себя так, как это бывало при общении с моим первым командиром, ныне начальником Службы безопасности космофлота. То есть все как бы нормально, но в какой-то момент я начинал ощущать, что ему со мной неинтересно. Как взрослому с ребенком-дошкольником. То есть никакой неприязни, доброжелательность, пожалуй, даже искренняя симпатия, если не больше, но сколько такое общение может продолжаться?
— Что значит — к реальной жизни? Как будто ты предполагаешь, что подобные теоретизирования могут иметь какой-то физический смысл? На то они и альтернативы, то есть предположения, как могло случиться, если бы… Или ты хочешь сказать, что его теория должна иметь практическое применение, скажем, для расчетов оптимального будущего?